Подпил как-то один мужик, поздно, уж темная ночь была, идет, пошатывается, никак не может короткую дорогу к дому найти. Да еще мороз лютый, несмотря на хмель, в носу пощипывает. Видит, вроде бы его дом стоит; все окна погашены, только у него на кухне свет желтый, тусклый горит, мигает, будто вот-вот потухнет.
<Лампу, что ли, забыл выключить>, - размышляет он, пока в подъезд заходит, дверь ключом открывает. Заходит и удивляется. В прихожей снегу наметено, темные наледи на стенах, проходит в зал, люстру включил и от ужаса слова вымолвить не может: никакой мебели нет, а кругом одни мертвецы! На стенках висят, у окна до подоконника штабелем сложены, на полу лежат; по углам, застывшие, на корточках сидят. И все разные, и по-разному умершие. Одного вроде бы машина переехала, другой разрезанным горлом улыбается, третий голову в руках порубленную держит, а те, кто на стене, за крюк подвешены: молоденькая женщина в летнем платьице окровавленном, изодранном висит, рядом парень в зимней куртке, голову разбитую опустил, руки вытянул... И тут кто-то как хлопнет его по плечу! Подпрыгнул от неожиданности мужик, оборачивается, а перед ним дедок стоит, невысокий, в плечах узенький, поверх рубашки простой фуфайка накинута и в валенках.
- Извини, папаша, квартирой ошибся, - пробормотал мужик. - Идти мне надо.
- Куда ты на ночь, милок, пойдешь, - отвечает ласково дедушка. - Отдохни, хотя бы немного, посиди со старым, чая попей, да у меня для нежданных гостей всегда что выпить найдется.
И потдалкивает в сторону кухни, подталкивает. Ну, выпить мужик всегда был непрочь, особенно после увиденного. Зашли они на кухню, а там еще два мертвяка лежат, лица черные, отмороженные. Сели, дедок самогоночки достал, луковицу для закуси почистил, выпили они, беседовать стали. О погоде, о политике, о том, как в магазинах нынче бедно стало против прежнего. Наконец, расхрабрившись, да после третьей стопочки, мужик решился сказать:
- Дядь, ну, ты и компанию себе подозрительную подобрал, - и подмигивает в сторону тех, кто у раковины лежит, оттаивает.
- Ничего подозрительного, - обижается дед, - тетка в красном полушубке очень даже заслуженная, по молодости в театрах выступала, это когда жизнь у ней не сложилась, то в дворничихи пошла. А в зале, возьми, каждый третий - порядочный. Инженер есть, два передовика, один в газете работал, - похвастался дедуля.
- Не боишься их?
- Чего мне их боятся? - удивляется тот. - Зло они уже никому не причинят, а добро я сам наработаю, - и смеется, шуткой довольный.
- Так они ж мертвые, страшно...
- Не совсем мертвые, - отвечает дед, и после шестой стопочки ведет мужика в залу.
- Совсем мертвые, это те, кто похоронены.
И точно: мертвецы глаза открыли, смотрят на них, пьяненьких, по их лицам искаженным судороги пробегают.
- Ты не подумай, что я душегубством занимаюсь. Все они брошеннные, ненужные. Кого из-под снега талого достал, кого в речке выловил; вон тот, голубчик, три дня под забором на главном проспекте лежал... Кабы не я, городу бы дурно от своих покойников стало, - хвастается хозяин.
- Как же ты их к себе таскаешь тяжелых, ведь, они одному человеку не под силу?
- Какой из меня человек! - отмахнулся добродушно дедок. - И таскать их незачем, присел рядом, поговорил по душам, сам встанет и пойдет за мной... А потом, как прослышали обо мне, так сами идут. Во, слышишь, опять в замке ключ проворачивается.
- Пойду я, дядя, - заторопился мужик.
- Куды ж ты торопишься, лежать тебе и лежать, милок, в траншее, куда ты с пьяных глаз брякнулся. А к весне такой порченный будешь, что и выпить мне с тобой не захочется.
Замотал головой мужик, заорал, очнулся, а лежит он на дне траншеи обледенелой, лицо отморожено, руки уже ничего не чувствуют; еле как выбрался, да еле как в больницу попал. И с того раза грамма в рот не брал, только на бутылку посмотрит, и сразу шепоток ласковый ему слышится:
- ... а к весне таким порченным будешь, что мне и выпить с тобой не захочется.